Филип Дик - Когда наступит прошлый год [litres]
— Ты хочешь узнать о Кэти, — начал Саймон. — Повторю то, что рассказывал мне тот парень. Я познакомился с ним в нейропсихиатрической лечебнице имени Эдмунда Дж. Брауна. Он лежал там с нервным срывом, как вы это называете.
— Я ничего так не называю, — прервал его Эрик. — Дальше.
— Она не владела собой. Приступы безумия, когда она крушила все вокруг, повторялись каждый день, иногда по четыре раза. Ее держали на фенотиазине. Какое-то время это помогало — она сама мне говорила, — но потом перестало, сколько бы успокоительного ей ни давали. Кажется, у нее начали разрушаться лобные доли, она стала терять память. Кэти казалось, будто все против нее, хотят ей зла. Естественно, это была не настоящая паранойя, просто постоянное раздражение. Она твердила, что ее обманывают, за что-то ненавидят, в общем, обвиняла всех и все время говорила о тебе, — добавил Саймон.
— Что именно?
— Она ругала тебя и того психиатра. Как его звали? Мол, вы отправили ее в больницу и не выпускаете.
— Она хоть понимает, зачем мы это сделали?
«Зачем нам пришлось это сделать», — мысленно поправился Эрик.
— Кэти говорила, что любит тебя, но ты хотел от нее избавиться и жениться на другой. Во время развода ты клялся, что у тебя никого нет.
— Понятно, — сказал Эрик. — Спасибо, Саймон.
Он прервал связь, после чего позвонил в лечебницу.
Ему ответил быстрый усталый голос женщины средних лет.
— Я бы хотел узнать, каково состояние миссис Кэтрин Свитсент.
— Одну минуту, сэр.
Телефонистка заглянула в список и соединила его с одним из отделений. Он увидел женщину помоложе, не в белом халате, но в обычном платье в цветочек.
— Это доктор Эрик Свитсент. Что вы можете сказать о состоянии миссис Кэтрин Свитсент? Есть какое-то улучшение?
— Никаких изменений с момента вашего последнего звонка, доктор, две недели назад. Но я посмотрю в ее карточке.
Женщина исчезла с экрана.
«Господи, — подумал он. — Через десять лет я все еще буду интересоваться ее здоровьем. Неужели мне так и не вырваться до конца жизни?»
— Как вы знаете, доктор Брамельман испытывает на миссис Свитсент новый комплекс Глозера-Литтла, пытаясь добиться самостоятельного восстановления тканей мозга. Но пока что, — она перелистала медицинскую карту, — эффект минимален. Позвоните через месяц, может быть, два. Не думаю, что раньше будут какие-то изменения.
— Но может быть, он все же подействует, — сказал Эрик, — тот новый комплекс, про который вы говорили. — Доктор никогда о нем не слышал, вероятно, он появится только в будущем. — Надежда до сих пор остается.
— Конечно, доктор. Она никогда не исчезает.
Женщина сказала это так, словно давала ему понять — это лишь философское высказывание, которое на самом деле ничего не значит.
— Спасибо. Проверьте, какое место моей работы записано в ваших документах. Я недавно сменил должность, так что данные могли устареть.
— Тут указано, что вы главный хирург-трансплантолог в Фонде Кайзера в Окленде.
— Все правильно. — Эрик повесил трубку.
Он узнал в справочной номер и позвонил в Фонд Кайзера.
— Могу я поговорить с доктором Эриком Свитсентом?
— А кто его спрашивает?
Он поколебался.
— Скажите, что младший брат.
— Одну минуту, сэр.
На экране появилось его лицо — слегка постаревшее, в окружении седых волос.
— Привет.
— Привет, — ответил Эрик, не зная толком, что сказать. — Я не отвлекаю тебя от работы?
Что ж, через десять лет он не так уж плохо будет выглядеть. Вполне представительная внешность.
— Вовсе нет. Я ждал, помнил примерную дату. Ты только что звонил в нейропсихиатрическую лечебницу, где тебе рассказали про комплекс Глозера-Литтла. Я сообщу тебе чуть больше, чем та медсестра. Комплекс Глозера-Литтла — единственная пересадка на мозге, которую удалось придумать. Она частично заменяет лобные доли и остается на месте до конца жизни, если вообще подействует. Честно говоря, она должна начать работать сразу же.
— То есть в случае с Кэти, скорее всего, ничего из этого не выйдет.
— Нет, — подтвердил старший Эрик Свитсент.
— Ты не думаешь, что если бы мы с ней не развелись…
— Это ничего не изменило бы. Проведенные исследования показывают!.. Можешь мне верить.
«Значит, я ничем не помог бы Кэти, даже если остался бы с ней до конца жизни».
— Спасибо за помощь. Кстати, весьма интересно — пожалуй, это подходящее слово, — что ты до сих пор поддерживаешь с ней контакт.
— Совесть есть совесть. В некотором смысле развод возложил на нас еще большую ответственность за заботу о ней. Ведь она почти сразу же почувствовала себя намного хуже.
— Есть хоть какой-нибудь выход?
Эрик Свитсент из шестьдесят пятого года отрицательно покачал головой.
— Ладно. Спасибо за откровенность.
— Как ты сам не раз говорил, всегда нужно быть честным с самим собой. Желаю удачи. Непросто будет поместить ее в лечебницу, но у тебя еще есть время.
— Что насчет войны? Лилистарцы не завоевали Землю?
Старший Эрик улыбнулся во весь рот.
— Черт побери, ты слишком занят личными проблемами, чтобы хоть что-то замечать. Война? Какая война?
— Пока, — попрощался Эрик, повесил трубку и вышел из видеофонной будки.
«Он прав, — понял доктор. — Будь я благоразумнее… но нет. Лилистарцы, вероятно, замышляют какой-то экстренный план, готовятся к атаке. Я об этом знаю, но не хочу вспоминать, поскольку ощущаю… желание умереть. Почему бы и нет? Джино Молинари сделал смерть двигателем политической стратегии, благодаря ей он перехитрил противников и наверняка сделает это еще не раз. Естественно, обо мне этого не скажешь, — подумал Эрик. — Мне никого не перехитрить. Во время вторжения погибнет множество людей. Что значит один лишний покойник? Кто что от этого потеряет? Кому я близок? Свитсенты из будущего станут чертовски страдать, но тем хуже для них. Честно говоря, мне на них наплевать. Если не считать того, что их существование зависит от моего, они относятся ко мне точно так же. Возможно, в том и состоит проблема. Да, в моих отношениях не с Кэти, а с самим собой».
Он вышел из отеля «Цезарь» и оказался на залитой солнцем оживленной улице Тихуаны две тысячи шестьдесят пятого года.
Его ослепил блеск солнца. Он немного постоял, моргая и дожидаясь, пока глаза привыкнут к яркому свету. Изменились даже наземные автомобили, они стали более изящными и привлекательными. Улица была заново вымощена. Повсюду крутились продавцы тамалес и ковриков, но это оказались уже не роботы, а — Эрик содрогнулся — риги. Все говорило о том, что они занимали самый нижний уровень земного общества. Им придется с трудом карабкаться наверх, чтобы добиться равноправия, свидетелем которого он стал через девяносто лет. Вряд ли это было справедливо, но такова реальность.
